Март – месяц знаковый для известного молдавского музыканта и композитора Михая Долгана. Он родился 14 марта 1942-го, в марте 1967 года была создана легендарная группа «Норок», и не стало маэстро также в марте – 16-го числа 2008 года.
В эти дни есть повод вспомнить о гордости нашего музыкального искусства. Незадолго до кончины Долгана вышла книга «Тайна жизни моей», где монологи самого музыканта перемежаются с воспоминаниями людей, которые с ним работали и дружили – Иона Суручану, Штефана Петраке, Андрея Лозована, Юрия Садовника, Валентина Гоги и других. С согласия автора книги – нашей коллеги Светланы Деревщиковой – публикуем отрывки из нее.
***
В одной из глав этой книги рассказывается, как создавалась группа «Норок» и как Михай Долган чуть не стал российским музыкантом – в 1966 году директор Пензенской филармонии предложил ему создать свой музыкальный коллектив. И не было бы тогда прославивших его на весь мир песен «De ce plîng chitarele», «Cîntă un artist», «Primăvara» и многих других. Спас ситуацию тогдашний директор Кишиневской филармонии Александр Федько. Вот что рассказывает об этом Михай Долган.
«Я уже согласился было [уехать в Пензу], и даже начал вести какие-то более конкретные переговоры, но узнал об этой затее Федько, а узнав, сильно расстроился. И отсоветовал.
- Зачем тебе уезжать в чужой город? – сказал он. – Лучше дома попытайся сделать что-нибудь, раз уж тебе непременно хочется сотворить что-нибудь особенное. Здесь ты всех знаешь, тебя все знают, да и мы всегда поможем…
Я поразмыслил и решил, что действительно: если есть возможность создать свой собственный ансамбль дома, а не в другом городе и в другой республике, то, конечно, лучше всего это сделать дома. И в один прекрасный день мы взялись ща дело. С чего начать? Для меня этот вопрос сложности не представлял. Конечно же, с того, чтобы собрать музыкантов. Таких же молодых, увлекающихся джазом, способных импровизировать.. Я обратился к тем, кого хорошо знал и на чью поддержку рассчитывал. Это были Василий Вердеш, Евгений Воробьев, Штефан Петраке. Но неожиданно обнаружил, что моя идея не вызывает у них бурного восторга.
- Михай, только не обижайся! Конечно, то, чего ты хочешь добиться, - это хорошо, это интересно, но весь мир теперь начинает играть другую музыку. Если уж мы решили создать что-то свое, то это должно быть что-то принципиально новое.
Они начали мне показывать эту новую музыку – битловую, и меня это увлекло. В общем, эти ребята меня убедили. Я открыл для себя новый, интереснейший музыкальный мир, и понял, что этот мир мне очень и очень нравится. Битловские мелодии, их голоса, их жизнерадостные ритмы моментально сделали меня их горячим поклонником.
Тогда в артистической богемной среде Кишинева , как и во всех крупных городах Советского Союза, существовало некое полуподполье, своеобразный андерграунд. Ну, может, не совсем подполье, но такая неформальная среда, где интересовались западными новинками, и информация распространялась быстро. Там слушали «Битлз» и «Роллинг стоунз», там танцевали рок-н-ролл, считали себя нонконформистами и хотели быть похожими на хиппи. Эти ребята были, как сейчас бы сказали, продвинутыми. Меня они не стеснялись, говорили все, что думали, открыто и честно. Так постепенно они меня и убедили, что нам нужна группа нового типа.
А недостатка в отличным музыкантах тогда не было. Какое-то удивительно талантливое поколение созрело под лучами этой самой оттепели. Ни до, ни после такого уже не было. Постепенно у меня сформировалась такая группа – три гитары, электроорган, ударные. То есть настоящий битловый состав. И дело пошло. Мы просыпались с желанием немедленно взяться за инструменты и начать репетировать, играть. Расходились поздно ночью, не чувствуя усталости.
Долго потом еще вели увлекательнейшие беседы о судьбах мировой рок-музыки в масштабах Кишинева.
***
Как, собственно, возник «Норок»? Все произошло достаточно обыденно. Ничего торжественного и пафосного. Никаких презентаций, широкомасштабных рекламных акций и интервью для прессы. Его просто утвердили на худсовете в филармонии.
Вопрос о создании новой группы был решен, все говорили о том, какой она должны быть, но никто почему-то не задумался, как же она должна называться. Странно, но это никого не волновало, и никому в голову не приходило, что это тоже очень и очень важно. Такое историческое событие произошло в марте 1967 года. У нас, собственно, все было уже готово. Оставалось только чтобы наше существование и всю дальнейшую деятельность признал, одобрил и утвердил худсовет. Конечно, в таком образовании, как худсовет, было много нелепого, мешавшего творчеству нормальных артистов. Там главным образом заседали люди достаточно консервативных музыкальных пристрастий, очень мало понимавшие в эстрадной музыке. Но, по крайней мере, они не допустили бы появления на сцене совсем уж откровенных бездарей и непрофессионалов. Это я понимаю только теперь, спустя годы и имея возможность сравнивать…
Так вот. Собрался худсовет. Все проходило нормально. Приняли и утвердили нашу программу, начали обсуждать, каким будет новый ансамбль, в каких костюмах выступать артистам, какого формата сделать афиши, какую дать рекламу и прочее. И тут вдруг вспомнили, что названия-то у новой группы нет. Что писать на афишах? Как объявлять нас публике? Вообще, как нас записывать в документацию филармонии? И вдруг все, до того момента увлеченно обсуждавшие нюансы и детали предстоящего события, озадаченно замолчали и смотрели друг на друга. Один из старейших и уважаемых музыковедов спросил:
- Ну, братцы, какие будут предложения?
Кто-то неуверенно подал идею:
- Может быть, такой вариант – «Дор»? У них уже есть песня с таким названием, и вообще дор (тоска, любовь) – это красиво, романтично…
- Что ж, неплохо, надо подумать.
И тут выступил директор филармонии Александр Федько. Это был очень простой в общении человек, добрый и необыкновенно эрудированный. К его мнению, как правило, все прислушивались. Потому что он всегда говорил дельные вещи. И также просто, как он это делал всегда, в своей спокойной манере, Федько сказал:
- Тут нужно что-то другое… Что-то вроде «Норок»… Вот давайте подумаем, что это может быть.
Члены худсовета разом заговорили:
- А почему, собственно, что-то вроде? Пусть и будет «Норок»!
Так холодным ветреным мартовским вечером и родился ансамбль под названием «Норок». С одной стороны – была эйфория. С другой – я знал, что предстоит много трудностей. Так и было. Не все сразу складывалось гладко, не все получалось звездно. Прошло немало времени, прежде чем «Норок» получился в том виде, в котором его все знали и в котором он, надеюсь, навсегда запомнился широкой публике. В течение некоторого времени ансамбль поменял два состава. Кто-то уходил в армию и не возвращался – как, например, Алик Мордакович, один из гитаристов. По возвращении он стал играть не у нас, а ушел к Марии Кодряну и впоследствии стал ее мужем.
Кто-то не выдерживал на такой работе. И не потому, что она была тяжелой. Просто у каждого были какие-то определенные обязанности, и их необходимо было выполнять. Требовалось соблюдать строгий режим. Иным казалось странным: как это так, мы играем стильную музыку, мы – свободные творческие люди, а тут какая-то «производственная дисциплина», на репетиции нельзя опаздывать!
Еще одна особенность – приходилось все время куда-то уезжать. Ведь наша тогдашняя жизнь состояла из бесконечных гастролей, а это само по себе большая нагрузка и множество неудобств. Не каждому было под силу их выдержать. Плюс ко всему, и это, пожалуй, самое главное – для того, чтобы играть в нашем ансамбле, нужно было быть особенным человеком. Не в смысле – гением или необыкновенно выдающейся личностью. Быть особенным – для нас значило принадлежать к особому типу музыкантов, органично принимать «нороковский» стиль жизни и взаимоотношений.
Постепенно у группы сложился свой, собственный характер.
Надо было быть не просто профессиональным исполнителем, а модным, стильным, улавливать новейшие веяния в мире современной эстрадной музыки. Все время приходилось как бы вставать на цыпочки, постоянно тянуться вверх, стать лучшим, искрометным, не позволять себе быть банальным, тупым, ленивым, скучным…
Постепенно к 1969 году выкристаллизовалось некое ядро из самых-самых стоящих людей. Таких как Валентин Гога, братья Казаку. И еще рядом с нами находился замечательный человек – Василий Вердеш, который закалял «молодых бойцов», воспитывал их в духе верности и преданности музыке группы «Норок», читал нам лекции на тему «Как быть настоящими битломанами». Он был фанатом рока и заражал своей увлеченностью остальных. Я бы даже сказал, что он был идеологом и теоретиком «нороковского» движения.
Когда эти ребята пришли ко мне в ансамбль, они очень сильно отличались от остальных кишиневских музыкантов того времени. Гога – это такой барабанщик, равных которому трудно было найти во всем Советском Союзе. А Саша Казаку – виртуоз гитарных струн! Я думаю, что во время наших многочисленных поездок по городам и весям именно благодаря их мастерству наши выступления пользовались таким большим успехом.
***
Мы отработали первый концертный сезон, осенью вернулись с гастролей, и нас отправили в отпуск. Немного устав от кочевой жизни, я решил провести его дома и поехал в село – к родителям.
У каждого есть своя болдинская осень, у меня она была в тот год. Я отдыхал. Наслаждался покоем и одиночеством. Видимо, на меня снизошло какое-то особое состояние, я достиг душевого равновесия, и тоже сами собой, в порыве вдохновения, практически одновременно родились «Де че плынг китареле» и «Кынтэ ун артист» - правда, тогда я еще не знал, что они будут именно так называться. И не знал, о чем они будут вообще.
Думаю, каждому, кто хоть частичкой души прикоснулся к такой вещи, как творчество, хорошо знакомо это состояние, когда кажется, что не ты сам что-то сочиняешь и придумываешь, а просто транслируешь то, что тебе задано сверху. Вот то же самое в тот раз произошло и со мной. Эта удивительная молдавская осень, эта природа, ее щедрое буйство красок, пронзительная синь неба и родили во мне те самые ритмы, которые люди слушают уже много лет – и, к счастью, им это не надоедает.
Потом, когда пришло время вернуться в Кишинев, я жаждал показать кому-нибудь то, что у меня получилось, - думал, как бы из этого сделать песни. А литературным редактором в филармонии работал тогда знаменитый Ефим Кримерман – очень образованный, интеллигентный человек.
Приехав в Кишинев с новыми мелодиями, я решил, что смогу рассчитывать на его помощь, и тут же кинулся к нему:
- Не хотите ли послушать? Может быть, из этого получатся песни?
И затащил его на репетицию – первую после отпуска. Показал эти мелодии своим ребятам. Они пришли в восторг, а Ефим тут же, в тот же день принес мне два текста – к обеим песням. Конечно, это была радость, это был подъем. Стихи легли на музыку идеально, прямо в точечку – и те и другие. Мы тут же стали репетировать. «Де че плынг китареле» исполнял весь ансамбль, а «Кынтэ ун артист» пел я сам, а ансамбль повторял припев.
Мы знали, что в студии грамзаписи «Мелодия» готовится к выходу наша пластинка, но когда именно она должна появиться – не знали. Шел 1969 год. Мы были на гастролях – ездили по городам Поволжья. Начиная с Ярославля, спускались вниз по Волге до Самары, Саратова, Волгограда, Астрахани.
В это время как раз и вышла пластинка, только мы об этом еще не знали. И вдруг заметили такое любопытное явление: на последних концертах именно эти две песни пользовались особенным успехом. Какой-то неистовый восторг, требования исполнить на «бис». Мы терялись в догадках: что такое? что случилось? откуда зрители знают их так хорошо? И почему до сих пор они принимались, как обычно, а тут приходилось повторять несколько раз?
Все были в недоумении. Но потом разобрались, где собака зарыта. Когда через несколько дней кто-то из зрителей пришел после концерта к нам за кулисы и принес пластинку – мы поняли, в чем дело. С тех пор публика требовала исполнить эти песни всегда и везде, где бы мы ни появлялись.
Добавить комментарий